Утром, лишь только проснулся, медсестра снова принесла таблетку успокоительного, и два предоперационных часа для меня не были бодрыми.

Как только поднялся с постели, и привёл себя в порядок, подошёл к окну, чтобы принять солнечные ванны. Погода была презамечательная, ярко светило солнце. Взяв бутыль со святой водой, которая искрилась, и смеялась в лучах света, тут же вспомнил недавнее состояние эйфории, и тоже улыбнулся в ответ. Прищурившись, взглянул на солнце, и увидел золотой крестик. Затем прочитал приготовленную молитву для сердца, и выпил половину бутыля, а вторую половину оставил на случай, если после операции предстоит ещё раз увидеться с солнцем.

Потом появилась мама, вместе с ней мы пошли к старшей сестре и отдали викриловые нити. Перед операцией мы почти не разговаривали, и вскоре попрощались. Я старался делать вид, словно не придаю этому прощанию особого значения. И мама поняла, что я не желаю никаких «а если», словно ничего существенного не произойдёт, и завтра мы увидимся. Мама крепилась, но я чувствовал, что в глубине души она плачет. Мы улыбнулись друг другу, и расстались без оглядки.

Около девяти утра ко мне в палату пришли две медсестры с кроватью-каталкой. Они велели раздеться и лечь на каталку. Полностью обнажившись и оставив одежду на койке, я лёг спиной на застеленную стерильной простыней каталку. Сверху меня прикрыли другой простынёй. Придерживая дверь палаты, меня выкатили в коридор, и повезли к лифту. Мельком увидел, как кто-то из соседей взял мои тапки и оставил в дверях.

На лифте спустились до второго этажа, а потом поехали в операционную, там меня переложили на операционный стол. В помещении было очень светло, хотя бы потому, что одна стена являлась сплошным окном. Я даже видел солнечный диск, а солнце в свою очередь могло всю операцию присматривать за мной, и помогать.

Помещение было нашпиговано аппаратурой: машины искусственного кровообращения, дыхания и освещения; также краем глаза увидел стол, заложенный хирургическими инструментами; и, конечно, вокруг сновал медперсонал. Минут двадцать операционная бригада готовилась, шутила, постепенно лица становились серьёзными. Но до самого наркоза я помню их весёлую атмосферу и лёгкость в действиях.

Вдруг, я даже не помню особого сигнала, но хирурги как бы невзначай подступили ко мне. Запахло спиртом, и каким-то дурманящим эфиром. Один из врачей стал ощупывать мою левую ключицу, когда он нашёл нужный сосуд, меня пронзила острая боль – производилось внедрение и пришивание к «живому телу» катетера, причём делалось это без наркоза. Но приходилось сохранять самообладание, и жизнерадостное состояние, достигнутое немалым трудом. Поэтому постарался войти в транс, чтобы не замечать боль. Однако добиваться транса стало сложнее, поскольку параллельно с первым катетером, начали вставлять второй. Правда, к тому времени я уже получил определённый болевой шок, и сознание слегка помутилось.

Вскоре, один из хирургов, закончив пришивать первый катетер, сказал то последнее, что я смог расслышать перед самой операцией, слово, ставшее для меня вроде гагаринского «Поехали!», хирург произнёс: «Готово». И после этого наступил мрак. Несколько часов для меня ничего не существовало, да и самого меня тоже.