Мне уже семь лет было, когда отец ушёл на фронт. И нас у мамы осталось пятеро: я с сестрой, два брата и трёхмесячный младенец Саша.

А дело было осенью, когда Саше исполнилось три годика. Побежали все ребята на ток, молотить зерно. Я же брата только спать уложила на печку. (Печки раньше были битые из земли – больше, шире, чем сейчас, в печку даже греться лазили. Зимой, когда страшенные морозы наступали, мама нас по одному в печку сажала и мыла голову)

И вот ребята побежали на ток, те ещё дикари: какие-то умники ко мне в дом постучали и говорят: «Леший в красных сапогах ходит и тебя утащит. Сашка спит – с ним ничего не сделает, а тебя утащит». Тут я испугалась, брата маленького оставила и побежала со всеми на ток. Темно, света электрического тогда в деревне не было, поэтому щипали лучину: в стоечку по типу рогатки лучину просовывали, и она одним концом тлела, а искры с пеплом в железный таз падали, лучину же потихоньку продвигали вперёд.

Мама у бригадира просится: «Пойду домой, хоть чего делай». А бригадир не разрешает: «Пока все снопы не обмолотим, никуда не пойдёшь». Мама не унимается: «Так посмотри, ребёнок прибежал, а там, на печке Сашка один остался. Он проснётся, нас потеряет и упадёт с печки. Хоть как судите», а тогда ведь наказывали очень строго, если с работы раньше времени ушёл, сразу «врагом народа» считался.

Мама бежит-ревёт, я за ней бегу-реву, прибежали в дом, а ребёнок уже на полу. Видимо он меня сразу хватился, как из дому ушла. Сашка упал и ручонкой подушку стащил. Подушка-то на него, а он на пол. Ночью ревел-ревел, а утром умер.

Как же мама плакала – как об отце, также. И ребёнок-то уже большой был: три годика, и говорить уже умел.